Существо, медленно ползущее по прокаленной солнцем дороге, выглядело так, что легко было усомниться в его принадлежности к человеческому роду и трудно было, увидев его, не закричать от страха.
Изжелта серой была, в тех местах, где ее не покрывали язвы, кожа существа. Чудовищный горб на спине и на груди еще один.
Один из глаз существа были слеп, и кровь, смешанная с гноем, сочилась из этого глаза, из другого глаза, прикрытого наполовину, а также из всех прочих отверстий в теле существа, при каждом его неровном, с одной искривленной ноги на другую, шаге, капало тоже.
Иногда существо падало, либо на пропеченную солнцем поверхность дороги, либо в смрадную прохладу канавы, лежало немножко, потом, поскуливая, поднималось и продолжало путь. Ползло, покачиваясь, иногда почти припадая к тверди дороги и помогая себе руками, столь же искривленными... Двигаться существу было трудно, но оно должно было как можно дальше уйти от Башни боли, потому что в Башне был ужас и смрад белого железа.
Иногда существо беззвучно и горько звало своего Звездного друга. Ведь даже у измученного, вжатого в землю существа может быть Звездный друг. А позвав Звездного друга, существо говорило с ним. И Звездный Друг отвечал ему что-то, и существу казалось, что если оно поймет его слова то сможет... Но понять оно было не в силах... Раскаленный обруч, надетый на голову существа в Башне боли, съел все слова, всю память и все смыслы. Остались звуки, но значение их существо не понимало и только повторяло сначала все, снова и снова. Потом существо твердило только одно слово "молния", но чем могла помочь молния, существо не знало, как уже не знало, удалось ли ему бежать из башни или его просто выкинули вон, приняв за мертвое, оно только чуяло, что должно идти и шло... День, ночь, еще день. А потом уткнулось в стоящих на пути...
Трое солдат. Один офицер. Двое крестьян, уныло, но мерно рыхлящих утоптанную землю... Клирик. Слова, падавшие с его свитка и его губ так же медленно и мерно, как удары мотыги: "Колдовство... Богохульство... владенье богомерзкими книгами Буддаха... зарыть заживо на перекрестке..."
Привязанная к повозке. В крови ее одежда. В крови руки. Она уже не надеется ни на что и никого не зовет. Просто раскрыв глаза и рот вбирает, поглубже, пока может, цвет неба и запах воздуха... Существо остановилось напротив. Всмотрелось. Замерло. Вдохнуло воздух. Заговорило, медленно, прерывисто, казалось, оно на ощупь ищет в памяти слова, как ищут монету в старом, рваном кошеле, выдавило из себя: "Отпустите ее!"
"Ты! Урод!"- Один из стражников замахнулся на существо нагайкой... Существо качнулось назад, наклонилось, двинулось неожиданно ловко, так что ни плеть, ни обнаженные на миг позже тесаки не смогли коснуться его... Серый коготь, некогда выкованный их железного каторжного браслета, скользнул между лишенных ногтей пальцев существа, рассек воздух раз, другой, третий.
Стражники осели. Забулькали. Умерли. Клирик пытался бежать. Не успел.
Затем серый коготь лизнул веревки.
"Ничего. Ничего. Сейчас помогу!" - сказало существо уже не связанной.
Судьба, яркая и страшная, лишила старого мятежника Арату, того, которого называли сначала Красивым, потом Горбатым, потом Безликим и с каждым новым именем боялись все больше, почти всего. Всего, кроме того, что было самой сутью его существа: изначального, яркого и острого, как правильно выкованный арканарский меч, чувства правильного и неправильного, чувства сострадания и справедливости, ну, и, естественно, воинской сноровки.