Сцена "других героев" романа Э.М.Ремарка "Ночь в Лиссабоне"
Почему человеческая жизнь порой стоит меньше, чем бумага? Почему, чтобы во время войны человеку, который этой войны не понимает выжить нужно предоставить кучу справок, писем... Покинуть поле боя становится невозможным, если в паспорте нет того или оного штампа. Жизнь эмигранта становится вечным бегом от глаз людей в форме, которые одной бумагой отправляют обратно в Германию - в ад сороковых годов. Их вечно разлучают, пересылают. Наилучший выбор - смерть от пули, которую можно получить от оккупантов, которые ищут своих "земляков", бежавших от великого тысячелетнего рейха. И эмигранты, незаконно находившиеся на территории захваченных стран, становятся лакомым кусочком как для местных жителей, чтобы получить милость от нацистов, доложив о ночлеге бегунов, так и для самих людей в черной коже. Европа сороковых годов прошлого века - эпоха "великих" войн между теми, кто хочет воевать и теми, кто не хочет. Жаль, что вторые идут против мельницы агрессии лишь со своим протестом, но без оружия.
Австрия. 1939 год.
Маленький, грязный коридор. На стенах наклеены желтые (уже успевшие стать белыми) обои. Свет в коридоре тусклый. Источник света (вероятней всего, это лампа на потолке) находится в метрах десяти вправо от плана. С той же стороны доносятся звуки радио. Играет музыка. Нежная. Девушка поет по-немецки. В центре кадра дверь. Черная дверь, с номером 17. В замочной скважине виден свет. Камера начинает наезжать на дверь. Свет в замочной скважине пропадает. Слышен щелчок - дверь заперли. Свет появился опять, чтобы через пару секунд исчезнуть с новым щелчком - выключили свет в комнате за дверью. Камера продолжает наезжать на дверь. Медленно. Она проходит через замочную скважину. В тусклом свете, падающем из окна, появляется комната. Маленькая комната, в которой стоит лишь вешалка, на которой весит два пальто и шляпа с полями. Из окна напротив двери падает свет от фонаря на улице. В окне виден дом, в которого горит свет. В нем стоит силуэт мужчины с сигаретой. Он высунулся из открытого окна и, облокотившись на подоконник, курит. Камера медленно движется дальше. За дверью послышались шаги. Камера резка остановилась. Музыка также резко исчезает; слышно чье-то дыхание в комнате рядом. Прислушиваются. Шепот за кадром.
- Это не за нами?
- Нет, это жильцы. Не бойся.
- Я не боюсь. Я привыкла. Ведь ты не боишься?
- Нет. Я уже ничего не боюсь. Или уже смирился с опасностью...
Опять звучит музыка. Тихо, через стену ее еще слышно. Камера продолжает плыть к пыльному столику возле окошка. На столике лежит два паспорта. "жsterreich" написано на обложках. Паспорта фальшивые. Их владельцев разыскивают за незаконное пересечение границы и в вымышленном шпионаже. Наказание - расстрел.
- И все же я боюсь. Больше за тебя, чем за меня.
- А почему больше за меня? Ведь нас одинаково убьют.
- Да, но мне кажется, что меня убьют первую. Тогда ты еще успеешь увидеть меня мертвой. Пусть даже мгновение, но ты успеешь пожить без меня.
- Тогда я закрою глаза.
- Ты обещаешь?
- Я клянусь. Мгновениями жизни, что остались у меня - я клянусь.
- Я верю.
Камера делает плавный поворот направо. Еще одна комната. У входа в нее лежит ранец, прислоненный к стене. В комнате видна большая кровать, и все тот же свет... На кровати видны два силуэта. Он и она. Ее рука обнимает его. Он лежит на спине и курит. Красный огонек сигареты то отдаляется, то приближается к его лицу. Слышно, как он выпускает дым.
Она: Что бы было, если бы нас не убили сегодня ночью?
Он: Мы бы поехали в Марсель вместе со всеми.
- Ты там уже был?
- Да. В тридцать седьмом. Там хороший коньяк.
- Но ты говорил, что в Бордо самый лучший во Франции коньяк.
- И в Бордо он тоже хорош, но в Марселе он пьется с еще большей жаждой. Там очень велика вероятность быть пойманным, поэтому каждая рюмка - как последняя.
Камера идет дальше и дальше. Дойдя до постели, она снова останавливается. Слышны скрипы. Он встает с кровати и идет к окну. Тени на стене отображают все его действия, как экран в кинотеатре. Выбросил сигарету. Идет обратно. Ложится. Камера поворачивает к окну. Вновь замирает.
Она: А что потом?
Он: Потом мы попробуем получить визу в Испанию. Это трудно, но надо попробовать.
- А в Испании ты был?
- Приходилось.
- Там красиво?
- Да. Особенно небо. И бои быков.
- Ты видел бои быков?
- Во время Фиесты. Это очень красиво. Даже смерть на арене - красивая. Не такая, как на поле боя. На поле боя за смерть не аплодируют. Ее подчитывают, если удается, и вспоминают только после боя в общих списках. Вот только избегать смерти на арене - позор. Да и на поле боя тоже, только там это привычное явление.
- Но ведь мы не бежим?
- Нет. Мы уже побегали от быка фашизма. Теперь он нас загнал в угол и, тяжело дыша, ждет момента, чтобы разодрать нас в клочья.
- Жалко, что наша смерть не поднимет публику с ее мест и не заполнит эту комнату в овациях.
Камера продолжает идти к окну, которое Он оставил открытым. Пробирается через полутемноту. За стеной слышно, как меняют чистоту радиоприемника. Поймали. Опять какая-то немецкая песня. Резвая, четка, как марш. Такую любят гестаповцы. На улице слышно, как кто-то пробежал, спотыкнулся, но тут же продолжил прежний темп. Через секунд пять пробежало еще пару человек. Камера, дойдя до окна, остановилась. В доме напротив погасили свет и включили в комнате рядом в той же квартире. Человек, который курил в другом окне, не поменял своего положения.
Она: Потом мы поедим в Испанию и там переждем войну. Я права?
Он: Нет, мы не станем долго сидеть в Испании. Мы поедим в Португалию.
- Зачем?
- Потому, что из Лиссабона можно на корабле пересечь Атлантику; я уверен, что немцы ее не пересекут.
- Я не хочу в Америку. Мне не нравится их жизнь.
- Мы будем жить своей, европейской жизнью. Ведь в Америке сейчас полно беженцев таких, как мы. А через пару лет, как война закончится, мы переберемся обратно домой. В Германию. Я не думаю, что там будет много разрушений и фашизма.
- А я боюсь увидеть Европу в руинах. Она не для того тысячи лет строилась, чтобы каждая войну уносила с ее старого почтенного лица дома, сады, площади, памятники... Я ненавижу каждый самолет, скинувший бомбу на ее лицо. Каждый патрон, впившийся в ее кожу. Я ненавижу эту войну.
- Но ее очень любят немцы. Больше чем жизнь. Больше, чем саму любовь.
Камера выходит из окна на залитую светом лампы узкую улицу, на которую с трудом влезут две машины. Людей на улице нет, и лишь туман прячет в своем дыму почерневшие от грязи листья. Камера начинает подниматься выше, открывая вид на всю улицу. Вот уже видно два дома, три, четыре... все они одинаково серы и пусты. В них есть люди, но каждый может погибнуть - каждый внутри пуст. Камера поднялась высоко, и уже виден целый квартал. Она замирает.
Он: Ну, если ты не хочешь в Америку, то мы останемся во Франции. Это будет ужасно рискованно.
Она: Как ты можешь говорить о риске и такую минуту? Ведь мы уже рискнули, и вот мы здесь ждем, когда двери взломают и...
- Я знаю, знаю. Это просто мечты. Может, это абсурд мечтать сейчас, но ведь весь этот чертов век - абсурд. Давай уже доживем его, не покидая этого круга.
- Хм. Ты прав. Давай не думать о том, что нас ждет. Лучше давай будем вместе в последнюю ночь. Представим, что мы две свободные птицы.
- ...и мы готовимся к высокому полету, из которого можем и не вернуться...
- Ничего больше не говори. Люби меня, как будто завтра не существует.
Камера медленно спускается вниз. В это время возле нее проносится стая птиц. Они летят на Юг. Птицы эмигрируют, как люди. Они тоже чувствуют войну, грязь и запах сапог, которые уверенно маршируют через границы. Да все природа бежит подальше от человека в такой час. Она боится его глупости.
Появляются звуки радио.
Тем временем камера стала у другого окна, возле того, где сейчас любят друг друга Он и Она. В окне видна маленькая девочка, которая молится перед сном, стоя на коленях в своей кроватке. Свет в комнате погашен, есть только все тот же фонарь на улице, который превращает ее тельце в тень. "Господи, сделай так, чтобы папа поскорей приехал со своего путешествия. Мама каждый день плачет о нем, сидя на кухне, завет его. Когда я спрашиваю, почему она плачет, она отвечает мне, что папа задерживается, а ей одной тяжело. Но ведь я и Георг еще есть у нее и мы никуда не уезжаем. Когда я говорю ей это, она обнимает меня и говорит, что это все, что у нее есть в этой жизни. Почему она так говорит? Ведь папа скоро вернется. Он обещал. И мама обещала нам это. Господи, пусть завтра же он придет и заберет нас отсюда, чтобы мама больше не плакала. Прости, что я редко молюсь, но я теперь это буду делать каждый день. Клянусь, Господи. Аминь".
Камера отходит от окна, поворачивается на противоположный дом, из окна которого все еще выглядывает мужчина. Кажется, что он кого-то или что-то ждет, и это не странно. Время такое. Время ждать.
Камера вновь останавливается.
Она (уставшим голосом): Как же мне будет этого не хватать...
Он: Мы же договорились, не говорит о будущем.
- Прости, любимый, я забыла. Тогда я просто скажу, что сейчас я счастлива не смотря на то, что будущего нет. Я счастлива за прошлое, которое я провела с тобой. Давай поговорим о нем.
- Ты этого хочешь? Тебе не будет больно?
- Нет. Боли от памяти не существует. Ведь если она хорошая, то она не колит, а даже придает силы. Чтобы... (Она усмехается) чтобы жить.
- Расскажи, что ты делала пять лет без меня?
- Я ждала тебя.
- И все?
- А разве этого мало? Пять лет ждать тебя, видеть в доме твои вещи, но не знать где их хозяин и что с ним. И раз в месяц докладывать жандармам, что связи с моим мужем "предателем" нет. Хотя я им не лгала. Ты ведь не писал.
- Да, но иначе нас бы схватили. Тебя здесь, а меня там. Ты ведь все это знаешь...
- Но ведь все к тому и идет. Только мы отсрочили это на пять лет и исключили этапы по лагерям, которые нас бы заставили пройти порознь. И ты сделал все правильно - теперь, в конце, мы вместе.
В плане камеры мужчина в окне, который резко подался назад, увидев свет фар автомобиля. Камера поворачивается налево и ловит этот свет, который стремительно приближается. Машина остановилась. Это черный Мерседес. Камера начинает подниматься вверх, параллельно лестнице в доме, которую видно с улицы через окна. Секунда - и двери хлопнули. Слышны шаги. Идут три человека. Вот их силуэты уже видны в окнах лестницы.
Она: Это за нами?
Он: Нет.
- Ты уверен?
- Да. Мы не достойны, чтобы за нами приезжали на машине СС-овцы.
Камера начинает подниматься на третий этаж. Дойдя до него, поворачивает налево, вместе с силуэтами. Они скрываются в коридоре. Слышен стук в дверь. Это комната горничной. Дверь открывается. С ней о чем-то говорят грубые мужские голоса.
Он: Это к горничной. Не бойся.
Она: Я же тебе говорила, что я не боюсь. Я ведь не дрожу?
- Нет, не дрожишь. Ты спокойна, и я даже удивлен этому.
- Глупенький. Ведь я с тобой, и мне нечего боятся. Нас ведь уже никогда-никогда не разлучат.
- Мы не дадим им еще раз прорыть между нами бумажную пропасть.
Камера возвращается к окну, из которого она вышла. Видны все те же два человека. В коридоре закрылась дверь. Слышны шаги. Опять стук в дверь. Тишина. Только учащенное дыхание. Камера стоит на месте.
Он: Это они.
Она: Значит - это конец.
- Нет, это начало нашей новой жизни в другом мире.
- Тогда я там тоже буду безумно любить тебя.
Стуки становятся настойчивей
Она: Обними меня покрепче, а то мне стало холодно.
Он: Я отдам тебе все мое последнее тепло. Там, куда мы отправимся, оно нам не пригодится.
- Откуда ты знаешь? Ты ведь там не бывал.
- Нет, но ведь где-то должно быть хорошо, когда на Земле люди мерзнут от смерти.
Дверь начинают ломать. Она вот-вот откроется.
Она: Помни, что ты мне обещал не смотреть на меня. Закрой глаза.
Он: Тогда поцелуй меня, от любви я даже не услышу выстрелов.
Слышен треск - дверь распахнулась.
Выстрел.
Еще один.
Камера ловит последнюю вспышку. В ее свете хорошо видны его черные волосы, и ее руки, обнимающие его шею. Они сильно обнимают друг друга. Кажется, что и одной пули достаточно, чтобы убить эти два сплоченные тела, эти две души, встретившиеся на кончиках губ.
Свет начинает становиться все ярче и ярче. Тишина. Слышно, как в комнате раздаются шаги. То там, то здесь. Все происходит без слов. Потом шаги стали удаляться. Виден лишь белый свет. Звук стартовавшего двигателя, трения шин. Потом опять тишина.