Курсант Зикеев жрал масло. Он некрасиво отщипывал куски от завернутого в плотную бумагу бруска и торопливо заталкивал их себе в горло, почти не жуя. В тесной кухонке караульного помещение тускло светила сорокаваттная лампочка. В ее свете бумага, в которую было завернуто масло, казалась бурой, само масло - грязно-серым. Губы и пальцы курсанта жирно поблескивали. Курсант несколько раз инстинктивно порывался вытереть липкие пальцы о свежевыстиранные, идеально отглаженные штаны, но вовремя отдергивал руки от одежды. Не хватало еще выйти на пост у боевого знамени учебного батальона в штанах с обильными жирными пятнами!
Отупляющее чувство голода преследовало Зикеева с первого дня "учебки". Оно наступило внезапно, едва лишь непривычные к тяготам и лишениям военной жизни желудок и кишечник курсанта переварили захваченные из дома пирожки с капустой. Первый поход в батальонную столовую лишь усугубил ситуацию. В неаппетитно пахнущих кастрюлях на липких столах стоял "бигос" - тушеная подгнившая квашеная капуста с костями и шкурой неизвестного животного. От вида, запаха и вкуса бигоса хотелось немедленно вывернуться наизнанку. Первые два дня Зикеев ел только хлеб, но на третий день не устоял перед ноющей болью в желудке и, давясь и морщась, осилил тарелку бигоса. Как ни странно, стало лучше, но совсем ненамного: боль ослабла, но ощущение голода усилилось, а во рту появился устойчивый привкус дерьма. С этим привкусом во рту и этой то отступающей, то наступающей болью в животе Зикееву предстояло пережить четыре долгих месяца "учебки".
От невыносимой мерзости армейского бытия спасало только масло. Сформированное в аккуратные цилиндрики весом по 20 грамм, белоснежные, но с желтыми прожилками и капельками воды, оно символизировало приход нового дня и окончание дня предыдущего. И не беда, что на поцарапанных и ободранных зикеевских часах еще только восемь часов утра: "Масло съели - день прошел!" Изящный масляный цилиндрик был отметкой на бесконечной оси времени, маленьким шагом в правильном направлении. Когда-нибудь, сделав семьсот тридцать таких шагов, Зикеев станет дембелем и брезгливо отдаст свою дневную пайку масла тщедушному "духу". А пока он с радостью принимает масляную подачку от других дембелей. Масла много не бывает. Наоборот, его бывает слишком мало для того, чтобы утолить это отупляющее чувство голода.
Единственное место в батальоне, где масла бывало много, - это караульное помещение. Попасть в караул считалось огромной удачей. Это были целые сутки без шагистики и без изнуряющей утренней зарядки и уборки, без бега в противогазах и без хозяйственных работ, без зубрежки уставов и вообще без офицеров. А самое главное - это были целые сутки сытной еды. Караул - лицо, щит, меч и совесть батальона. Туда не брали трусов, боящихся темноты. Туда не брали отстающих по боевой и политической подготовке. И братьев-таджиков, не понимающих разницы между "Стой! Кто идет?" и "Стой, стрелять буду!", тоже не брали. Зато тех, кого брали, кормили до отвала. В караульном помещении была своя кухонка, а на кухонке всегда было много хлеба, много сахара и много масла. Целый брусок, завернутый в плотную бумагу.
И не было, кажется, в жизни светлее цели, чем зачисление в караул. Кто-то строил коммунизм, кто-то покорял Целину, кто-то помогал братскому народу Афганистана, а курсант Зикеев чеканил строевой шаг, учил уставы и судорожно стучал по ночам телеграфным ключом, чтобы бравый и туповатый начкар сержант Беляев заметил его и благословил. И наконец Зикеев дождался своего звездного часа. Точнее, масляного часа.
Курсант Зикеев, караульный первого поста - поста у боевого знамени учебного батальона - жрал масло. Желто-серый брусок масла был огромен. Родина скупо кормила своих солдат, но щедро вознаграждала караульных. Зикеев заталкивал себе в горло безобразные жирные лоснящиеся куски, с каждым куском приближая свой "дембель", неизбежный, как крах капитализма.
***
За семьсот тридцать дней даже у самой нерадивой собаки Павлова вырабатывается условный рефлекс: если масло есть - то его надо есть! Именно поэтому в коротких перерывах между лекциями доцент Зикеев заходит в свой кабинет, открывает, неуверенно озираясь, дверку портативного холодильника и достает из него обернутый в плотную бумагу желтый брусок.