Аннотация: Бурли - это глагол в повелительном наклонении. А онсэн - японский горячий источник, обычно под открытым небом.
Мы никогда не были с Денисом ни друзьями, ни близкими знакомыми - даже тогда, когда учились на первом и втором курсах в одной группе. Он был моим ровесником, но выглядел на несколько лет старше. Говорил мало и почти всегда только по делу - а когда не по делу, то очень тихо - и страшно заикался. С первых дней первого семестра он с головой окунулся в науку, словно пытаясь в отместку за своё заикание взломать самые сокровенные тайны мироздания. Мы пересекались с Денисом только на семинарах: на лекциях он всегда сидел в первом ряду, а я ближе к "галёрке". После второго курса наши пути разошлись: я отправился в армию, а Денис со своими очками-телескопами и ленинской стипендией остался грызть гранит теоретической физики. Кто знает, тот поймёт.
В следующий раз я встретил Дениса десять лет спустя в Японии: он преподавал свою любимую теорфизику в университете Киото, а в свободное время играл в любительской труппе театра Но. На обоюдно чужой сторонушке мы обрадовались другу другу, как будто сидели в детском саду на соседних горшках.
За эти годы Денис нисколько не изменился - только от знаменитого заикания не осталось и следа. Весь день прошёл в торопливой экскурсии по киотским храмам. Меня удивило, что Денис, прожив в Киото несколько лет, так и не научился пользоваться местными городскими автобусами и застенчиво попросил подарить ему карту автобусных маршрутов, доставшуюся мне в нагрузку к проездному билету.
Когда начало смеркаться и ноги уже положительно отваливались от протопанных километров, оказалось, что мы стоим около вокзала Дематиянаги, откуда отправляются куда-то в горы, в какую-то Кураму, маленькие симпатичные электромотрисы. "Не съездить ли нам в эту самую Кураму?" - спросил я Дениса. Денис оживился и неожиданно согласился, упомянув непонятное слово "онсэн", значение которого я уточнять не стал.
Электромотриса резво набрала скорость и буквально через полчаса завезла нас в предгорья древней японской столицы. Сойдя с платформы, мы оказались на пыльной и полутёмной деревенской улице, освещённой неровным светом одиноко висящего на столбе фонаря. Я предложил было уехать на том же поезде обратно, но Денис удивился: "А как же онсэн?"
Пришлось поставить вопрос ребром. Онсэн оказался горячим источником на открытом воздухе, купальней, подпитываемой вулканическим жаром. Судя по всему, Денис приехал в Кураму не в первый раз и уже предвкушал купание в онсэне. Подумав, что ничего страшного не случится, если я помоюсь не в тесном гостиничном душе, а в купальне естественного происхождения, я согласился.
Купание в онсэне - это целый ритуал. Раздевшись догола и облачившись в запахивающийся халат юката и сандалии (и то, и другое было выдано нам в кассе), первым делом полагается зайти в душевую (отдельно для мужчин и женщин) и тщательно омыть бренное тело от грязи, а потом и от мыла. Залезть в онсэн в мыле - это всё равно что прийти на защиту своей кандидатской диссертации в незапахнутой юкате.
Многие японцы тут же, в душевой, стирали в тазиках своё бельё. А дальше началось самое интересное: от "приёмного покоя" с кассой, шкафчиками, душевыми и даже рестораном до собственно онсэна оказалась пара сотен метров по открытому воздуху.
Я, кажется, забыл упомянуть, что дело было в феврале. Ночью. В горах.
За время пути в сандалиях и юкате от душевой до онсэна я мысленно проклял себя, свою идиотскую идею прокатиться на электричке, Дениса, поддавшегося на неё, и местных жителей, не потрудившихся очистить дорожку если не от снега, то хотя бы ото льда. Добравшись вконец до пародышущего кратера онсэна, я сбросил с себя юкату и прыгнул в кипяток.
Впрочем, кипяток оказался отнюдь не кипятком, а просто очень тёплой водичкой. Я удобно пристроился под какой-то трубой. По периметру бетонного бассейна в клубах пара восседали по горло в воде японцы самых разных пород и размеров. С неба падал негустой легкомысленный снег. "Благодать!" - подумал я, и тут мне в спину ударила струя.
Вода в бассейне подостыла, а я уселся как раз под трубой, которая, как в той старинной задачке, наполняет бассейн кипятком.
Как я кричал! Нет, кричал я уже потом. Сначала я вышвырнул своё ошпаренное тело из бассейна. Или вытащил за волосы, как Мюнхгаузен; или даже лучше, чем Мюнхгаузен, потому что барон вытаскивал себя из трясины долго и вдумчиво, в отличие от меня. Нет, всё-таки я сначала закричал, а уже потом, выскочив на бетон, услышал догнавший меня мой собственный крик.
Вслед за мной из бассейна выскочили Денис и несколько японцев. Остальные купальщики судорожно вжались в противоположный от трубы угол онсэна и оттуда, встав на цыпочки и прикрывая руками причинные места, пытались разглядеть сквозь туман и снег первопричину катавасии.
Совместными усилиями мне и говорящему по-японски Денису удалось успокоить оставшихся в бассейне и уговорить выскочивших вслед за нами спуститься обратно. Потом Денис и сам спустился в заметно потеплевший онсэн, а за ним последовал и я.
Потом было совсем темно. Мы брели в своих юкатах и сандалиях по обледеневшей дорожке обратно в кассовый зал. Навстречу нам торопились покрытые "гусиной кожей" посиневшие японки и японцы, а мне было не холодно и не жарко - так, как и должно быть человеку, который только что пролежал целый час нагишом в почти кипятке, в пару и под снегом.
На обратном пути в Киото Денис сказал: "Япония - прекрасная страна! Первый год пролетает здесь, как сказка. Каждый день начинается сюрпризом, состоит из сюрпризов и заканчивается сюрпризом, и все сюрпризы, как один, - приятные. На второй год, когда подучишь язык, сюрпризы сменяются осознанным восхищением местной культурой и образом жизни. А на третий год наступает смертельная тоска, потому что понимаешь, что никогда не станешь таким, как они, и никогда не почувствуешь себя здесь как дома".