Барабара Тачмен, "Триумф сумасшествия: от Трои до Вьетнама"
С причала Мидж и ее спутники сошли неузнанными. Грейсон, привыкший к теплу Мелуккада, первым заметил, что в Бралентии холодновато. Он не мог прикинуть, сколько прошло времени в пути по морю - не считал дни, к тому же, месяцы в Эльзиле и Бралентии носили разные названия и даже не соответствовали друг другу день-в-день. Мидж это все не заботило. Она находилась полностью во власти своих мыслей: как побыстрее добраться до столицы, в идеале, с наименьшими затратами и наибольшим комфортом. Уэнда поддержала ее в том, что не стоит ночевать в гостинице, особенно учитывая скромный багаж путников, проще и разумней сесть в почтовый дилижанс и отправиться в Иктпу. Грейсон даже не показал виду, что не согласен, понимая, что он в меньшинстве. Несмотря на то, что он знал Мидж меньше полугода, перед свадьбой он размышлял, и пришел к выводу, что их семейная жизнь может быть длинной и безоблачной, только если он примет субординацию, характерную для айнианства. Что, буквально говоря, значило: даже в мелочах не лезет под руку спасительнице народа. Эта мысль, что его жена будет с кем-то воевать, тоже не нравилась полулинорму, но их перепалка в Эльзиле ясно показала, что нахрапом Мидж не взять и мнения ее, стуча кулаком по столу, не переменить.
Дорога до Иктпы тянулась медленно, мучительно и изнуряюще. В карете было душно и пыльно, но при том - неприятно дуло по ногам. Уэнда никак не могла удобно устроиться со своими крыльями. И в то же время, по мере приближения к столице, Мидж расцветала с каждым днем, если не часом. Словно с каждой милей, приближавшей девушку к дому, годы лишений, подточивших ее здоровье, переставали существовать, а горести, изъевшие душу, обращались в радости. Грейсон видел жену только в полутьме кареты, поэтому, когда она вышла на свежий воздух почти в самом конце пути - на подъезде к столице, - он ее едва узнал. И мысль, что по-настоящему он и не знал ее никогда, болью отозвалась в сердце Грейсона. Он любил Мидж, женился на Мидж, готов был умереть за Мидж - не раз в прошлом. Но теперь рядом с ним, кутая вольный разворот плеч в теплый плащ, стояла графиня Кэтлин Робартис. Революционерка. Аристократка. Совершенно чужая женщина. Когда она скомандовала извозчику: "В резиденцию Робартисов. С тобой расплатятся там!", Грейсон охнул, как от удара под дых. И уже через пару часов понял, предчувствие чего томило его душу.
На обочинах дорог крючились, как старики, темные деревья. Листья с большинства из них попадали на землю - кое-где еще зеленеющую поздней упрямой травой. Магия ли сохраняла свежесть газонов в городе? Грейсон задавался этим вопросом, чтобы не размышлять об иных. Он не видел зимы вот уже десять лет, с тех пор, как сделал крюк из Мелуккада по Межевым землям. В Бралентию он никогда не углублялся, испытывая недоверие к айнианам. И теперь - какая ирония судьбы! - женат на айнианке и собрался помогать ей устанавливать власть своей религии над миром.
Поместье Робартисов находилось на окраине города. Карета остановилась у золоченых ворот с витыми узорами, и Мидж первая ступила на мостовую перед домом. Привратник, собравшийся спросить, какого демона кто-то торчит перед графским имением, побледнел, но быстро оправился. Несмотря на прошедшие годы, Мидж не изменилась до неузнаваемости. Привратник дал госпоже и ее спутникам пройти, а сам подошел к извозчику, намереваясь расплатиться - для этого ему специально выделялись деньги каждый месяц.
Мидж, за нею - Грейсон, и, после всех - Уэнда, шли по саду. За ним, определенно, ухаживали, но хозяева предпочитали естественность, и деревья стояли голые, расчерчивающие черными тонкими ветвями голубизну неба. Длинная трава пожелтела и шуршала под ногами, путаясь, как космы нищего. На первый взгляд сад мог показаться запущенным, но то была всего лишь демонстрация того, как четко движутся сезоны в году. Осень должна резко отличаться от лета - вот это по-айниански.
На ступенях имения гостей встретила моложавая женщина, румяная от волнения. По небольшим крыльям можно было догадаться, что она - полуцунцу, а значит, вероятно, мать Мидж. Леди бросилась к дочери и порывисто обняла ее. Та ответила полубъятием, закинув женщине на спину только одну руку, а вторую оставив висеть вдоль тела, не уверенная, что после всего того, что натворила, достойна родительской ласки.
- Ты похудела и побледнела, - с тревогой сказала графиня. Мидж в досаде мотнула головой.
- Мама, есть многое, о чем я должна поведать. Бледность - меньшее из того, о чем стоит беспокоиться. Я так поняла, ты не получила мое последнее письмо?
Они воши в дом. Леди даже не спросила, кто спутники ее дочери, доверяя Мидж безоговорочно.
- Очевидно, и ты мое. - Мадам Робартис развернулась, когда все четверо вошли в холл. - Бабушка почила три дня назад.
- Три дня назад мы были уже в пути.
Грейсон, стоя по правую руку от жены, смотрел на ее лицо, ожидая, что оно изменится, что Мидж пошатнется, теряя сознание, готовый подхватить ее в любой момент... Но девушка только медленно моргнула, едва заметно двинув губами.
- Я желала бы видеть отца. Есть важные сведения, которые нельзя было сообщить в письме. Это, - она, не оборачиваясь, махнула рукой на Грейсона и Уэнду. - Мои доверенные друзья. Я полагаюсь на них, как на саму себя и рассчитываю на подобное отношение от всего дома.
Словно по команде, из боковых дверей появилось двое слуг и одна служанка. Один слуга взял Грейсона под локоть, второй принял на руки плащ Мидж, который она небрежно скинула движением плеч, горничная взяла за плечо Уэнду.
- Вас проводят в гостевое крыло, - сказала мадам Робартис.
- Пока что, - добавила Мидж.
Грейсон и Уэнда позволили себя увести. Когда двери за ними обоими закрылись, Мидж вздохнула. Мать, стоявшая по левую руку от нее, прижала палец к напряженно опустившемуся вниз уголку рта девушки.
- Не кривись так, иначе к тридцати годам здесь будет морщинка.
Мама, подумала Мидж, я могу не дожить до тридцати!
***
Мидж отправилась в свою прежнюю комнату, уже месяц поддерживаемую в готовности, чтобы привести себя в порядок для встречи с отцом. Смерть бабушки ее огорчила, но не шокировала - с родным домом они редко обменивались письмами, но еще несколько месяцев назад Мидж получила послание, в котором мать извещала ее, что старая графиня больна и надежды мало. И все же, в глубине сердца Мидж ожидала, что успеет повидать старую цунцу и познакомить ее с Уэндой. Грусть, как камень, на миг всколыхнула душу девушки, но упала на дно, и вода сознания над ней снова сомкнулась так же спокойна, как и прежде. Мидж не осознавала этого в полной мере, не склонная к горделивым думам, но она напоминала колонну, которая долго может терять небольшие куски, откалывающиеся со временем или от ударов - и все равно стоять, выдерживая вес крыши.
Перед ужином Мидж скупо представила родителям Уэнду и Грейсона. Первую она назвала своей подругой - и только. О втором сказала чуть больше, упомянув, что они вместе уже больше полугода, и Грейсон всегда проявлял себя как бесстрашный боец, верный своему слову. О том, какие на самом деле отношения их связывают, Мидж только намекнула. Обед должен был пройти тихо и спокойно - чтобы ни у кого не испортился аппетит.
На Мидж было ее старое айнианское платье с длинными рукавами и голыми плечами. Грейсон не мог оторвать от нее глаз, хоть и понимал, что, быть может, это неуместно. Но я ее муж, повторял он себе, я имею право.
Мидж на него не смотрела.
Она молчала, ожидая, пока все не поедят.
Мать Мидж находила Уэнду очаровательной. Оставалось надеяться, что цунцу и полуцунцу, несмотря на удивительно краткое знакомство, найдут, как утешить друг друга в тяжелые для обеих дни.
Грейсон пристально наблюдал за родителями Мидж. Еще очень привлекательная моложавая мать, подтянутый сухопарый отец с морщинами у носа, придающими его лицу презрительное выражение... Они не выглядели убитыми горем. Конечно, айниане верят, что души людей после смерти отправляются парить в крону Древа и мерцать там в вечности - довольно оптимистичное представление по сравнению с вечными муками уризениан. Но все же, и блаженства в небесах их религия не обещала. У уризениан были кнут и пряник, у айниан - свобода воли и совести. Грейсон еще не мог для себя решить, что бы выбрал он сам, не оглядываясь ни на прошлое, ни на жену. Сейчас она показалась ему неприятно равнодушной - теплохладной, как вспомнилось ему слово из книг Уризена.
Не взглянув на мужа, Мидж встала, как только поднялся отец. Обменявшись взглядами и знаками, они проследовали по лестнице наверх, в кабинет графа. Грейсон дернулся, намереваясь идти за женой, но графиня мать удержала его, мягко прикоснувшись к локтю.
- Дайте им поговорить без телохранителя, господин воин.
Грейсон мотнул головой, недоумевая, неужели Мидж стыдится его? Союза с ним?
Но она, напротив, гордилась. Просто готовила отцу сюрприз.
В кабинете граф сел за стол, порылся в бумагах.
- Завещание твоей бабки у нотариуса. Но у меня есть копия.
- Она точная?
- Разумеется. Я не пройдоха с большой дороги, как ты меня воображаешь.
Мидж заметила, как мелькнула на лице отца гримаса неудовольствия. Он всегда видел в будущем для дочери иную судьбу, и досадовал, когда мать позволяла ей поступать так, как Мидж желала. Ее побег стал последней каплей. Граф поклялся лишить дочь наследства и поставить в завещании такие условия, что девушка не получала и бронзовой монетки, если не выходила замуж.
- К моему разочарованию, старуха оставила тебе золото и драгоценности. - Робартис нашел бумагу и протянул ее дочери. - Надеюсь, ты не разбазаришь все, когда получишь...
- Разумеется, нет. - Мидж пробежала текст глазами. Ого! Очень внушительная сумма, плюс, украшения, которые можно продать... - Все пойдет на нужды армии. Наверняка слухи о Рыжей жрице дошли и досюда?
Граф вскочил, покрываясь пятнами от гнева.
- Да уж, не сомневайся, дошли! Только вот что я тебе скажу, гадкая девчонка, ты и шагу не ступишь из этого дома, пока я не разрешу! Хватит с меня твоего первого побега! Мало того, что ты привезла к нам в резиденцию каких-то грязных оборванцев...
Мидж собралась возражать, но проглотила слова - отец ее перебивал, не давая даже сказать "но".
- Все-таки, я знатнее твоей бабки, а значит, мое слово будет последним. Если я сказал, что ты будешь располагать деньгами рода только после замужества, то так, значит, и будет!
- В таком случае, дай мне их, - Мидж вытянула руку, насмешливо улыбаясь. - Потому что я уже два месяца как замужняя дама. Тот полулинорм, что приехал со мной - мой муж перед лицом Айне.
Граф снова сел, ощутив, что ноги его не держат. Краска гнева сошла с его жухлых щек, кожа побледнела так, что цветом едва ли не сравнилась с седой бородой.
- Этот варвар не будет твоим мужем.
- Будет. До гробовой доски - если не предаст мое доверие, - Мидж улыбнулась снова - почти коварно, - можешь даже не искушать его, не трать времени и сил.
- Тебе нужно родить наследников. Иначе наш род прервется.
- Наш род - ничто, меньше, чем ничто, папа. Если я могла бы просто пожертвовать родом ради всей страны, я бы это сделала. Но этого недостаточно.
- Ты... Фанатичка! Эта идея-фикс сгноила твой мозг, если он когда-либо у тебя был!
Мидж покачала головой. Отец так всегда добивался того, чтобы мать не встревала в его отношения с дочерью - выставлял маленькую Кэти дурочкой, почти сумасшедшей. После ее побега от проклятия, граф только так о ней и отзывался - как об умалишенной.
- Я расторгну твой брак принудительно!
- Ты не имеешь права. Я уже не та, что прежде. Не просто твоя доченька. Я - Жрица Айне, она говорит через меня, и народ уже идет за мной. Дальше будет только больше. Смирись, отец, - девушка уперлась руками в столешницу и наклонилась, заглядывая родителю в глаза, - как ты мне говорил, когда я только что вернулась из монастыря? Уйми гордыню, смирись.
- Я перепишу завещание, я вовсе лишу тебя наследства!
- И титул забирай. Тогда мой брак с Грейсоном уже не будет мезальянсом. Что ж, что мне за дело до земель и замков, если скоро у меня с руки будет есть вся Бралентия?
Граф дрогнул. Казалось, до него начало доходить в полной мере, что именно произошло с его дочерью.
- Ты - просто слабая женщина. Пусть в тебе есть кровь цунцу, но ты не ровня тем зачарованным солдатам, что есть на службе у короля Эльзила. Я не отпущу тебя в войско этой Рыжей жрицы, гори она после смерти в мире демонов...
- Я не еду в войско, отец. Я и есть Рыжая Жрица.
Пальцы Мидж вгрызлись в столешницу.
- Ты что же, думаешь, я намерена убивать каждого лорда собственноручно? - она усмехнулась, - я недостаточно сильна, чтобы победить армию, недостаточно умна, чтобы составить план. Но это значит лишь то, что я могу - и должна! найти союзников, способных сделать это для меня. Для Святого Древа.
- Святого древа... - лорд Робартис приложил скрещенные пальцы ко лбу.
Мидж стало неловко. Отец изображал айнианина, но она как никто иной прекрасно знала, что он им никогда не был и в душе никогда не сможет стать. Однако Айне в доброте своей простит его за неверие.
- Что ж, ладно. Я рада, что мы прояснили, как обстоят дела.
Девушка распрямилась и развернулась, чтобы уйти. Граф не останавливал ее: не протянул руку, не окликнул. Только когда Мидж взялась за дверную ручку и повернула ее, сказал негромко:
- Что ж, кровь для тебя теперь, как вода?
- Я была покрыта ею с ног до головы, и всякое родство она смыла.
Мидж сказала это, только чтобы позлить отца. Их отношения никогда не были ни враждебными, ни сердечными. Но вот бабушку Мидж любила. Вечером, незадолго до заката, она направилась в храм, где под прохладными сводами лежала ее успошая родственница. Бабка Мидж была цунцу, а значит, от рождения верила в Древо. Но она прожила в браке шестьдесят лет вместе с человеком, который разрывался между двумя религиями. К концу жизни покойной графини нельзя было уже сказать, кому она в действительности поклоняется: несмотря на то, что цунцу сохраняла завидное здоровье и ясность ума до последних дней, страх уризенианского вторжения мучил ее, несмотря на то, что до реальной угрозы было еще далеко.
Зять определил тещу в уризенианский храм, в который она ходила в последние годы - те, которые Мидж провела в Межевых землях.
Вот что было обидно больше всего. Мидж не поговорила с бабушкой напоследок. Не расспросила ее о чем-то, что могло быть важно. Сейчас девушка не плакала - даже и слезинки не проронила, но знала, что через год, через два, она вспомнит добрую свою бабушку. И сердце сожмется до боли.
Потому что слезы - вовсе не показатель чувств. И ноющие от напряженного стискивания зубы напоминали об этом.
Мидж подошла к смертному одру бабушки, опустилась на колени, прижалась к затянутому в шелк холодному плечу.
- Ты всегда учила меня доброте. Но... прости, ба. Я не могу.
Она подняла взгляд, шмыгнула носом. Крылья почившей графине уложили красивым, но неестественным образом. Живой бы было больно так лежать.
- Я хотела бы следовать твоим заветам, чтобы отдать тебе дань, но нет пути, на который я могла бы легко сойти.
Мидж поднялась, нерешительной рукой потянулась к кулону на шее цунцу. Сжала холодный кристалл, подержала минуту, согревая, и аккуратно потянула, придерживая цепочку.
- Ты всегда говорила, что девочка должна быть доброй. Но сейчас, через восемь лет после того, как я слышала это в последний раз, я говорю: нет, не должна, - подбородок ее дрожал, - за меня будет доброй леди Уэнда. Спи спокойно, ба.
Она положила на грудь покойнице черную розу и вышла из храма. У Мидж мелькнула мысль перенести бабушку в айнианское святилище, но она раздумала: кто знает, во что она верила в последние годы жизни? По-настоящему. В сердце.
Разорванная цепочка свернулась в ямке между ключицами старой графини, прикрытая розой. Кристалл нагрелся в кулаке Мидж до температуры ее тела.
Мидж вернулась в имение, когда уже стемнело. Дворецкий принял ее плащ и безмолвно растворился во мгле коридора. Юная графиня вошла в холл, надеясь увидеть там мать, но у камина сидела не она - а Уэнда. Цунцу поднялась с виноватым видом, уловив в лице подруги легкое разочарование. Но прежде, чем Уэнда начала извиняться, Мидж сказала с ласковой улыбкой:
- Я не нашла твой собственный кулон, позволивший бы тебе вернуться на Кэтхиж. Но у меня есть такой же: от моей бабушки. Ей он уже без надобности, и я не вижу смысла хоронить его с ней. Возьми. Надень. И будь отныне свободна.
Мидж протянула руку: на ней поблескивал кристалл, уже нанизанный на цепочку, которую четвертьцунцу сняла с одного из своих амулетов. Уэнда надела кулон на шею и разрыдалась. Она сжалась в комок, выставив крылья, словно навес, над собой, и Мидж замерла, боясь вторгнуться в эту абсолютную печаль, это полное облегчение, плач не только тела, но и души. Она стояла и ждала, пока Уэнда успокоится. И цунцу вынырнула из свеого перьевого кокона, будто бабочка, совершенно иной. В ее глазах светилось нечто новое.
- Спасибо. Спасибо. Я безумно тебе благодарна.
Мидж смущенно улыбнулась.
- Я рада, что мы смогли решить эту проблему. Нет, правда. Все хорошо, что хорошо кончается, - она подошла и взяла Уэнду за плечи, - мне будет не хватать тебя.
- Но ведь еще ничего не кончилось, - изумилась Уэнда, - война только начинается. Я никуда не лечу - я буду помогать тебе.
Кажется, мы друг друга не поняли, подумала Мидж. Ее руки застыли поверх кожи цунцу, уже не неся никакого послания, не выражая никаких чувств.
- Я благодарна тебе за возможность вернуться домой, когда захочу, но сейчас, когда я вижу вокруг... то, что вижу, я просто не могу бросить айниан в беде.
Тут уж шмыгнула носом Мидж.
Ужин прошел в более свободной атмосфере, чем обед. Мидж дрежала Грейсона за руку, лежавшую на столе, уже не обязанная скрывать их брак. Граф молчал, но скорее задумчиво, чем подавленно. Графиня-мать и Уэнда изредка шепотом сообщали друг другу какие-то замечания.
Мидж и Грейсон первыми встали из-за стола и, в отличие от остальных домочадцев, направились не в гостиную, к камину, а в спальню Мидж... теперь уже - их общую. Перед ужином лакей перенес скудные пожитки Грейсона в комнату юной графини.
Грейсон вошел в темную комнату, боясь, что снова найдет жену в задумчивости у окна - и она вновь откажет ему в близости. Он лег на кровать, чувствуя холод простыней безжалостным, как приговор. Мидж он вовсе в комнате не видел, но вот она выдала свое присутствие переменившимся рисунком теней на фоне стены: вышла из-за занавеси, где снимала верхнее платье, теплое и тяжелое. Теперь на ней было легкое, расшитое блестками платье, в котором она сидела за обедом: низкий ворот открывающий плечи, разрез на подоле по моде Эстреллы ди Манья. Грейсон замер от восхищения, лаская взглядом скупо обнаженную кожу жены: лицо, шея, запястья, одна нога до колена, выставленная в разрез.
Мидж взялась руками за вышитый бисером ворот и рванула его, снимая с себя платье, словно выдергивая меч из ножен. Луна осветила ее нагое тело - без строфиона, без украшений, без всего.
Высшая, в трепете вожделения подумал Грейсон. Айне и Айфе отразились в ней на мгновение, как в зеркале - словно дрогнувшие в полуулыбке губы поймали чужое, непривычное выражение и изменили лицо ненадолго. Пока лунный луч не смыл с него все, кроме любви.
Мидж поставила колено на постель, и Грейсон протянул к ней руки, гудящие от долгой тоски по ее телу.
На утро Мидж проснулась раньше мужа. Она встала и оделась без помощи служанок, спустилась вниз: оказалось, завтрак уже прошел, на пустом столе валялась неразобранная почта. Мидж отобрала несколько писем из Эльзила: вороны и голуби быстры, особенно, зачарованные, так что, видимо, новости обогнали ее в долгом пути. Молодая графиня-наследница поднялась в свой кабинет (дверь пришлось толкнуть плечом, так она рассохлась за те годы, что ее не открывали). Комната пахла оставленностью и пустотой, но через закрытые окна и дверь не проникала пыль, и ее на столе оказалась немного. Мидж смахнула со стула и стола пыль платком и села.
Первое письмо оказалось от Геселин.
Их с Райбертом встреча с королем прошла удобоваримо: к Райберту нашлось бы много вопросов, но ее поразительная красота и природный такт сгладили острые углы. Министры восхищались ею, позабыв о претензиях к молодому мэру. Однако, в столице волнение. Райберт с женой вернулись в Зэрэту и заняли оборонную позицию: так далеко от столицы они могли лгать, что дело в айнианах, бродящих по Межевым землям, надеясь, что правда не скоро станет очевидной - что они закрылись от войск короля.
Шилес в добром здравии. И предупредила Геселин, что ее участившиеся случаи недомогания объясняются тем, что она, слава Айне, наконец-то в положении.
Мидж отложила письмо, улыбаясь. Хорошие вести приятны сердцу - но это письмо было датировано раньше двух других.
Настала очередь следующего послания.
Это рапортовал Тобиас Сааэшейский. Вместе с доверенными слугами и лояльными друзьями они отправились в путь до твердыни Айнара на следующий же день после того, как Мидж отбыла из порта в Бралентию.
"В общем, у нас все хорошо, чего нельзя сказать о короле." - Туманно намекнул Зимородок.
Также к посланию он приложил очередной пасквиль на Эльзильскую знать: как всегда, образец едкой сатиры и прекрасный пример изящного слога. Мидж улыбалась, скользя взглядом с одной короткой строки на другую. Словжив бумагу, она ненадолго задержала на ней ладонь, чувствуя вдохновение и душевный подъем.
Напоследок Мидж вскрыла третье письмо. Почерк и печать были ей не знакомы: ворон, держащий в лапах стрелу. Птицы, кругом птицы. Обычно Мидж считала их добрым знаком для себя.
Девушка развернула письмо. Оно оказалось коротким: всего одна строка.
"Если ты думаешь, что сможешь победить, то ошибаешься. Если думаешь, что сможешь даже просто сделать что-то, ошибаешься. Я уничтожу тебя и сотру в порошок."
Мидж отпустила плотную бумагу, и письмо вновь сложилось вдвое.
Гаго Прах. Даже не было нужды спрашивать.
Мидж встала из-за стола и подошла к окну. Слова лорда ее напугали только на секунду. Уже миг спустя она поняла: он боится. Она еще действительно ничего не сделала, а Прах трясется от испуга.
О, птица - воистину добрый знак для нее.