А началось все опять третьего января. Тот парень в темной, с оплывшей единственной свечой, комнате, пел песни из твоего "репертуара". Подвыпившая "публика" требовала от него чего-нибудь легкого, беззаботного, а он, казалось, не слыша их, пел, пел о войне. Тот парень, как и ты, воевал. До этого дня я была почти уверена, что ты давно уже отошел в мое прошлое, к которому я никогда не возвращаюсь. Но то ли лицо того парня, то ли песня из твоего "репертуара" безжалостно опять толкнули меня к тебе. Ведь у вас у всех одинаковые лица. Лица интеллектуальных мальчиков, вернувшихся с войны...
Я никогда, наверное, не смогу себе объяснить, что же это было? Любовь, страсть, жалость? Не знаю... знаю только одно, что я никогда так безоглядно не окуналась в водоворот. Воспитанная в несколько строгом духе, я не сомневалась, что для того, чтобы убедиться в любви, нужны чуть ли не годы. И уважающая себя девушка не должна вешаться на шею первому встречному. Эта формула была чуть ли не моим жизненным кредо. И так или иначе до встречи с тобой я жила именно так.
Я никогда не любила незнакомых кампаний, мне казалось, что в таких сборищах я теряю свою индивидуальность, кажусь серой, незаметной, косноязычной. Поэтому, чтобы избавить себя от лишних, отрицательных эмоций, я всячески этого избегала.
С Сашкой мы не виделись около года. Он был в Англии. Когда он зашел ко мне на работу, я чуть не свихнулась от радости. В машине у него сидела какая-то экстравагантная девица. Сашка познакомил нас, сказав, что это его близкая подруга и добавил, она нам с ним ничуть не помешает. Девица бросила на него быстрый удивленный взгляд. Тогда Сашка решил ей пояснить: "Она у нас со странностями". По дороге он вдруг вспомнил, что ему надо заехать за ключами.
--
Мы так давно не виделись и нам о стольком нужно поговорить, что я сейчас не вынесу ни ресторанной обстановки, ни семейной.
--
А ключи где?
--
У моего школьного друга, - бросил он и скрылся в здании банка.
Застрял он там надолго. Мы с девицей, имени которой я не разобрала, а переспрашивать было неудобно, переговорили уже обо всех тряпках и "звездах". Меня уже охватила скука.
--
Что он там, новые ключи кует что ли? - как-то невпопад брякнула я. девица снисходительно посмотрела на меня и закурила очередную, наверное уже пятую по счету сигарету.
Пришел Сашка со стройным парнем в очках, который в это августовское пекло был почему-то при пиджаке и галстуке. "Тоже мне, банковский служащий!" - иронично подумала я и холодно процедила свое имя, когда Сашка церемонно представил нас друг другу.
В дороге мужчины говорили о делах, ничуть не обращая на нас внимания, а я нетерпеливо ждала, когда же мы наконец высадим этого очкарика. Но как выяснилось, Сашка и не собирался его высаживать и ключи принадлежали ему. Благодаря Сашкиной бесцеремонности я должна была очутиться в незнакомой компании и, как нетрудно себе представить, была далеко не в восторге. Я подумала было сойти около своего дома, но Сашка метнул в меня такой свирепый взгляд, что я больше и не заикалась. Просто мы очень давно не виделись и не хотелось его обижать. Накупив всякой всячины, Сашка бросил мне блок "Стиморола".
--
На, жуй и молчи.
"Стиморол" я до этого не пробовала. Мне почему-то казалось, что он не сладкий и я избегала его покупать.
--
Ой, сладкая, да при том еще моя любимая мятная, - для чего-то оповестила я всех. - А почему тогда рекламируют, что "Стиморол" без сахара и не разрушает зубы.
Очкарик с улыбкой посмотрел на меня.
--
Изготовлена на сахарине, только и всего.
Когда мы уже подъезжали к дому, парень стал извиняться за беспорядок в квартире, оправдываясь, что его несколько дней не было в городе. Первое, что меня поразило, идеальный порядок, царивший в этой по существу закрытой квартире. Только на кухне в мойке лежало несколько кофейных чашек и бокалов. Девица сразу же взяла бразды правления в свои руки, предоставив мне тихонько примоститься в кресле. Сашка был явно в нее влюблен, он оставил меня наедине с хозяином и отправился на кухню ей помогать. Парень застенчиво улыбнулся мне и спросил:
--
Можно я поставлю Виктора Цоя?
--
Ради Бога, - пожала я плечами.
--
Вам нравится Цой?
--
Не знаю. Он почему-то меня пугает.
--
Раз пугает, значит, как-то на вас действует. А некоторых он просто раздражает.
Девица оказалась слишком активной и после нескольких бокалов не могла усидеть на месте, поминутно утаскивая Сашку танцевать. Танцевать я не собиралась и мы сидели и говорили. С легкого трепа мы перешли на серьезную тему и, честно говоря, я уже ничуть не жалела, что попала сюда.
Наконец Сашка утомился. Он решительно выключил магнитофон, вышел в соседнюю комнату и вернулся с гитарой. Парень запел. От его голоса у меня почему-то обмерло сердце. Мои друзья почти все поют и поют недурно. Но такого пения я, пожалуй, не слышала. Я не могла отвести глаз от его лица, он пел и с ним что-то происходило. Я почти была уверена, что сейчас он не здесь, не с нами и не скоро еще вернется. Он пел о войне. Я никогда не слышала этих песен и почему-то думала, что у нас их и не сочиняют. Ни по радио, ни по телевидению за все время войны таких песен, видимо из каких-то соображений, не передавали. Слезы градом текли у меня по лицу и я ничего не могла с собой поделать. Гитара умолкла. Мы все сидели не двигаясь, не смея произнести ни слова. Парень с легким стуком осторожно отложил гитару и виновато-застенчиво улыбнулся:
--
Испортил всем настроение?
--
Нет, что ты, - в один голос воскликнули мы.
На следующий же день он мне позвонил...
Я и сейчас не знаю, сколько же времени это длилось. Я знала и боялась только одного, что ни одно земное существо попросту недостойно такого счастья, но если оно все же будет дано тебе свыше, то это будет кратковременным мигом. Мы никогда не встречались в людных местах, мы всегда были одни и упивались каждой минутой нашей близости. Я даже и сейчас не могу припомнить, мы с тобой говорили или же читали мысли в глазах друг у друга. Я не могла долго без тебя обходиться, считала часы, прошедшие после нашей встречи, и минуты приближающие встречу. Я почти бредила мигом, когда ты возникал в дверях после моего звонка, и я моментально повисала у тебя на шее, вдыхая только твой неповторимый запах, а ты со счастливым смехом пытался закрыть за мной дверь. Все время, которое я была без тебя, меня неотступно преследовали твой запах и твой голос. Ты со смехом отбивался от меня:
--
С ума меня свела, я уже начал обнюхивать собственные плечи, чтобы понять, чем я пахну.
Я не буду длинно распространяться о своем счастье, говорят же, что все счастливы одинаково... Не знаю, может быть. Я помню только, что внутри, во мне постоянно радостно звенело и я горела тонким дрожащим пламенем свечи.
Ты ничего не рассказывал мне о войне. О войне ты только мог мне петь. А потом сидел часами неподвижно, уставившись в одну точку, страдальчески морща лицо. Я не знаю, куда ты уносился и никогда, наверное, не узнаю, но я почти явственно ощущала ту черную точку, которая застилала тебе глаза. Я сидела рядом, боясь шелохнуться и всячески подавляла в себе желание уткнуться носом в твою по-мальчишески тонкую, беззащитную шею. В эти минуты ты был комком боли, страдания и безысходности и я до глубины души ненавидела сытых, самодовольных политиков, развязавших эту проклятую войну и втянувших в нее таких, как ты, парней. Ведь подобные тебе мальчики с интеллектуальными лицами меньше всех были пригодны убивать...
И тебя во сне убивали каждую ночь. Каждая ночь вытягивала из тебя душу, изматывала и без того расшатанные нервы. Ты ненавидел и боялся ночи... Я страдала вместе с тобой, но помочь тебе ничем не могла.
Я никогда не прощу себе того дня, когда ты наконец-то решился мне рассказать. Разведка донесла, что деревня брошена. Вы вошли в пустую покинутую деревню. Стояла напряженная звенящая тишина. Казалось, весь мир вымер и в какое-то наказание осталось только пятеро, шагавших по обезлюдевшей улице. Вдруг в одном из домов мелькнуло что-то светлое. Натянутые до предела нервы не выдержали и ты пустил автоматную очередь в том направлении. Раздался жуткий душераздирающий детский крик. Не слушая предупредительных окриков, ты бросился туда, не разбирая дороги. На полу лежала девочка лет семи-восьми, прижимая к груди тощего, замызганного, окровавленного котенка. На голове у нее был завязан огромный когда-то белый бант...
Я не прощу себе своего невольного протестующего движения и своего быстрого осуждающего взгляда. Вместо того, чтобы как-то проявить свое сочувствие, как-то тебя поддержать, я отгородилась, воздвигнув между нами стену отчуждения. Все это длилось какие-то мгновения, но от тебя это не укрылось, ведь мы понимали друг друга взглядами.
Помнишь, как я в первые дни нашего знакомства попросила тебя не причинять мне боли. Я никогда об этом никого не просила, тем более, ты менее всех был похожим, способным на это. Я до сих пор не могу понять, почему я это попросила. Никогда не забуду твоего торжественно-серьезного лица и голоса:
--
Я никогда, никогда не причиню тебе боли.
Первой я причинила тебе боль и жестоко за это поплатилась.
Что-то померкло в наших отношениях. Нет, мы по-прежнему встречались, но ты уже упрямо отдалялся от меня. теперь мы уже все чаще оказывались в разных компаниях. Я чувствовала, что ты хотел быть со мной, но моим быть больше не хотел и не мог, я невольно оттолкнула тебя, как бы подчеркнув свое преимущество над тобой. И песен о войне ты мне больше не пел. Когда я об этом просила, ты нетерпеливо отмахивался от меня, наигрывая что-то веселое, бесшабашное.
Тот день остался в моей памяти навсегда, оставив жгучую, саднящую боль. Ты позвонил и попросил, чтобы я не опаздывала. Я летела к тебе как на крыльях, почти поверив, что все уже позади и ты мне простил. У тебя были гости. Твой друг и две какие-то девицы. Я тебя всегда ревновала, ревновала даже к друзьям. И тогда при виде тех непонятных девиц у меня больно кольнуло сердце, но я не подала виду. Такого я тебя не знала. Ты никак не хотел угомониться, танцуя то с одной, то с другой девицей, упорно меня не замечая. Я хотело было уйти, но твой друг, который не отходил от меня ни на шаг, попросил меня остаться. И все-таки мне надо было тогда уйти. Когда уже вечеринка близилась к концу, одна из девиц, закинувши ногу на ногу, капризно вскрикнула:
--
Ну и натанцевались, у меня все сапоги оттоптаны.
Девица протянула. И ты начал медленно, с улыбкой стягивать с нее ботфорты.
Я сидела как посторонняя. Только врезалось в память обалдевшее, напряженное лицо твоего друга. девица осталась сидеть без обуви, а ты скрылся в ванной. Почему я оставалась такой спокойной? Неужели я тебя разлюбила? Не знаю, но мне стало вдруг все равно. Ты вернулся, натянул на девицу ботфорты.
Уходили мы все вместе. Я поймала твой испытующий взгляд, но мне было уже все равно...
С тех пор я тебя больше не видела и не хотела. Тебя попросту уже не было в моей жизни, ты был уже в прошлом, к которому я никогда не возвращаюсь...
А теперь все опять началось. То ли интеллектуальное лицо того парня, который, как и ты, вернулся с войны, то ли эти песни опять возвратили мне твой запах, оживили во мне твой голос. Опять каждую ночь я хочу, чтобы ты пришел ко мне во сне. Но тебя нигде нет. Всю ночь я ищу тебя, толкаюсь в чьи-то двери, но открывают мне какие-то чужие, незнакомые люди. Я мечусь по каким-то лестницам, ищу тебя, беззвучно зову во весь голос. Но тебя нигде нет.